голосами как заорут за моей спиной:
— Малёванный, гля, а не Малева́нный!
Я не знаю, кто изобрел узконаправленный микрофон. Пусть жизнь будет ласкова к этому человеку. Пусть дети его уважают старших и пьют дорогое шампанское. Этот изобретатель буквально спас мне жизнь и судьбу — в Москве никто ничего не услышал. Мы отделались стенокардией у звукорежиссера и непродолжительным заиканием у меня.
Татьяна Дасюк, творческий работник из Журавской, на вполне классическом русском спросила президента про газ.
— Проведем до конца января, — ответил Путин.
И никто не заметил инсульта у главного краевого газовщика, который с утра же собственноручно писал в президентской справке «до конца следующего ГОДА». А никакого не января.
— Три часа уже гутарит, а еще такой бадьорый, ты побачь, — пихнула меня локтем под бок Галюся. Казакам Путин понравился.
Вечером краевое начальство накрыло столы азовской севрюгой, курганинскими окороками, жирненькой Прикубанской шамаечкой, занесенной в Красную книгу и к вылову запрещенной, одутловатым моченым арбузом и свежей, только что сваренной кровяной колбасой от первых прирезанных в этом году поросят.
Справа от губернатора сидела та самая в меру щекастая, в меру румяная, кто изображал хуторянку, чтобы в эфире хвалить губернатора. Оказалось, это его свеженазначенная заместительница.
Бросив на меня подозрительный взгляд, она протянула мне расписной кубанский платок.
— Губернатор тебе передал. Сказал, шоб ты не обижалась.
— А на что мне обижаться?
— Ну, за армяней в Туапсинском районе. Это жеж он так — шоб люди не расстраивались.
Заместительница наколола на пластиковую вилку кусок рассыпной кровяночки и сказала масляными губами:
— Ну шойсь, землякы, давайте поднимем этот бокал — та шо ты пьешь из пиндюрочки, возьми стакаху нормальную! — за нашу девочку, знамэнитую коррэспондэнтку, нашу Марину. И хуч она такой навродь шпэндрик — это я по росту имею в виду — но теперь уже даже то, что она Симоньян, практически нас не должно обижать!
Эпилог
Спустя десять лет ехала я по Кубани по случаю выхода замуж моей шестнадцатилетней сестры. Еду и плачу от умиления и тоски. Слева — созревшее поле овса, на черной земле — молодняк кукурузы, в прорезях тополей туманится белое небо, на ровной пленке лиманов пятна ряски, как бляхи застывшего жира на густом петушином бульоне. Над пшеницей планирует витютень, в изумлении глядя на вертолет, справа — зеленый подшерсток сахарной свеклы, а на бахче — тугие задницы казаков и казачек в синих трико.
«Не могу, — думаю, — так больше жить. Скучаю по Родине. Выйду побалакаю с казаками, душу раненую отведу».
Ну и вышла. Казачки смотрят на меня из-под косынки и одна другой говорит:
— Смотри, вот эта, молодая. Марина. Которая малеванцам газ провела. Ну и на шо ты его провела? Его до хутора довели, а шоб в дома завести, по сто тыщ просют. А сто тыщ у них откуда, у малеванцев? Тока Ашот себе газ и провел, шоб ему повылазило.
Тут вступает казак, разогнувшийся над трогательными головками будущих дынь и арбузов.
— Шо вы, бабы, пристали к деуке? Она ж не Чубайс, шоб за газ отвечать. А ты, деука, лучше мне вот шо кажи. Чому у тот раз именно Казаче-Малеванный выбрали с Путиным побалакать? Чи хто письмо ему накалякал-намалевал? — и смотрит на меня земляк с укоризной. — Як нэ як, десять лет вже прошло, неужели до сих пор рассказать нэ можешь?
Вот, земляки-кубанцы, все, что могла, рассказала.
Курган-Тюбе
Таджикистан. Родина узбекского плова, афганского героина и московских таджиков, воспетых сочинскими армянами. Повинуясь необъяснимому инстинкту сочинских армян, воспою его и я.
Прекрасная и нищая страна — на западе и на востоке пляжи двух океанов. Великий сказал это не про Таджикистан. Таджикистан — прекрасен и без всяких океанов. Вдоль его асфальтированных в прошлом веке дорог грустно бродят худые дети, навьюченные кизяком, чтоб топить свои мазанки, их женщины ходят в цветастом и стирают пеленки в арыках, в единственной душанбинской гостинице из крана сыплется хворост и мелкая местная фауна, а вокруг, как ошалевший, цветет урюк.
Это было в начале двухтысячных. Единственным телеканалом, вещавшим тогда в Таджикистане, был телеканал «Россия». А я работала на этом телеканале корреспондентом.
В душанбинском аэропорту, пропахшем зирой и солеными косточками абрикосов, я протянула паспорт улыбчивому пограничнику, но он не стал его открывать.
— Паспорт, ты что, не надо! Я же тебя в «Форт Боярд» видел!
И так было всю неделю, что мы работали в Таджикистане. На третий день утренние очереди у гостиницы из желающих взять автограф мне стали казаться естественными, как рассвет.
Но в любом безоблачном Таджикистане всегда найдется свой неизбежный майор Петров.
И он нашелся.
Майора Петрова к нам прикрепили, чтобы он помогал организовать телемост с президентом. Имя его изменено из инстинкта самосохранения.
Он встретил нас, подбоченясь и сплевывая соленые косточки, как тот наглый пушкинский граф.
— Здравствуйте! — говорю ему. — Вот мы и прибыли! Группа, которая будет проводить телемост с Путиным.
— И чё дальше? — отвечает майор.
— Нам бы площадку посмотреть, с коллективом пообщаться. Узнать, что народ хотел бы у Путина спросить.
Майор сплевывает последнюю косточку и сообщает:
— Путин далеко, а я близко. Это чтоб ты знала.
Разворачивается и уходит.
Пришлось накрывать майору поляну — с пловом, чуреками и теплой водкой, чтобы добиться от него того, что его начальство из Москвы и так сказало ему выполнять со всевозможным усердием.
Вечером в ресторане я у него спрашиваю:
— А что у вас здесь вообще увлекательного происходит? Нам бы изюминку какую-нибудь найти для телемоста. Вопрос какой-нибудь интересный.
— Люся у нас на баяне играет, — басит майор. — Матерные частушки.
— Не подходит, — бормочу я. — А еще?
— У сержанта одного два пальца на ноге сросшиеся. Даже не знаю, как в армию взяли.
— Тоже не то.
Я начинаю терять оптимизм, а майор начинает входить во вкус. И говорит:
— А еще прапор один у нас кобр жрет. Руками ловит, варит и жрет.
У меня опускаются руки.
— Кстати, — добавляет майор, — тот прапор — Герой России! Тридцать шесть моджахедов в одну ночь положил! А ваша Россия ему гражданство не дает.
Мы с продюсером переглянулись. Вот оно! Лучше истории для телемоста не придумаешь.
Окрыленная рассказом майора, я отправилась спать, чтобы завтра с утра найти знаменитого прапорщика и убедить его попросить у Путина гражданство. Перед сном открыла кран, посмотрела на хлынувших из него дохлых мух вперемешку с сучками и передумала мыться.
На следующий день мы рванули в Курган-Тюбе — именно там жил
